ПЕРВЫЙ УРОК БЕСПЛАТНО!
РЕКЛАМА

Из Сталинграда мы не уезжали до последнего

Автор: Ирина ДУБРОВИНА
В июне 1941-го я была в пионерском лагере в окрестностях Сталинграда. Лагерь назывался «Арчеда». Мне было около 13 лет, я впервые проводила каникулы в пионерском лагере. Запомнился лес, красивая речка, много комаров и холодная погода. Не помню никого из девочек и мальчиков, не помню ничего о быте, пионерских праздниках, походах. Мне кажется, что не запомнила потому, что все было неинтересно, скучно. С детьми я сходилась трудно, не знала, о чем с ними говорить. Меня занимала только одна мысль: что случилось с моим папой, почему его отняли у нас? Но говорить об этом было нельзя, я это отлично понимала. Думала о маме. Ей было трудно. Зарплата маленькая, а нас у нее двое – я и сестра старше меня на четыре года. Пока я в лагере, меня здесь кормят, и маме легче. Мне хотелось домой. А перед самым концом смены взрослые привезли из города известие о нападении Германии на нашу страну (в самом лагере не было ни радио, ни газет).
Наступил день отъезда. Везли нас на грузовике. Первое впечатление при въезде в город – это необычный вид окон: их стекла были заклеены перекрещенными полосками белой бумаги. Мы не понимали, для чего это. Потом нам объяснили, что это спасает от ранений осколками стекла. Мало кто в это верил.
За лето вражеские войска заняли большую территорию страны, в городе появилось множество беженцев с Украины. Пока было тепло, их размещали прямо под открытым небом, на городском стадионе. Дети бегали туда посмотреть. Прибывшие с детьми и стариками сидели на своих узлах. Все футбольное поле было занято ими. Не знаю, куда они потом переместились, но к осени это поле опустело.
В нашу 2-комнатную квартиру вселились двое молодых военных. Мы жили в проходной комнате, они – в нашей бывшей спальне. В городе стало трудно с продуктами. Выдали карточки, но на них в магазинах ничего не давали, кроме хлеба по норме: рабочим – 500 г, служащим – 400 г, иждивенцам (неработающим старикам и детям) – 300 г черного хлеба на день. Карточки на жиры, мясо и сахар не «отоваривались». В магазинах были пустые полки. Наша семья голодала. Потом открылась столовая для детей. В школах на небольшой срок голодающим детям давали талоны на обеды. На две недели я получила такие талоны. Наши постояльцы-лейтенанты видели, что мы голодаем, и старались помочь. Был к ним прикреплен шофер Вася – молодой парень, рядовой. Он иногда привозил и отдавал маме немного продуктов: пшено, муку, сахарный песок. Делалось это тайно, прятал Вася продукты под сиденьем шофера. Однажды он привез и отдал маме пакет с сахарным песком, который мы даже не смогли использовать. Видимо, он долго лежал под сиденьем и сильно пропах бензином. Помню это, потому что мама очень сокрушалась, что пропал такой ценный продукт.
Осенью все школьные здания были заняты под госпитали. Моя школа переехала в здание Дворца пионеров. Она работала в четыре смены, уроки были укорочены, но помещений все равно не хватало. Часть уроков проводилась на квартирах учеников, где была такая возможность.
Начались атаки вражеских самолетов. Это происходило вечером в одно и то же время – в 23 часа. По радио (оно никогда не выключалось) несколько раз передавали: «Граждане, воздушная тревога!» Мы выходили из дома и (пока было не холодно) прятались в «щели» во дворе. Это были вырытые в земле зигзагом окопы. Они могли защитить от осколков, но не от бомб. А осколков падало много от зенитных орудий, стрелявших по самолетам. В темные осенние ночи все небо было перекрещено лучами прожекторов. Иногда запускались осветительные ракеты: они двигались медленно, освещая все вокруг холодным белым светом. Зенитки стреляли почти не смолкая. Зрелище было, надо сказать, впечатляющее. Через 1,5–2 часа оно заканчивалось. Неделю спустя все привыкли и перестали прятаться. Выходили из квартир и стояли в подъезде. Не знаю, где самолеты сбрасывали бомбы, но в центре города, где мы жили, никаких разрушений не было.
Зима 1941–1942 годов была голодной, трудной. О событиях на фронте узнавали по радио из сводок Сов-информбюро. Сводки были примерно одинаковые: «После ожесточенных боев наши войска оставили населенный пункт (название)». Обычно перечислялись мелкие населенные пунк-ты, а если крупный, то один. О размере оставленной территории и эвакуации гражданского населения не сообщалось никогда. О потерях противника – иногда. О наших потерях ранеными и убитыми тоже не говорили. Ничего мы не слышали по радио и о Ленинграде. Из уст в уста передавался слух, что Ленинград отрезан, окружен, там жители умирают от голода. Слухи появлялись регулярно. Приезжали, по-видимому, оттуда родственники, которым удалось выехать, рассказывали близким, как там. Рассказывать было опасно. Доносчики сообщали в НКВД о распространителях «заведомо ложных слухов и клеветнических измышлений», «паникерах», «антисоветской агитации». Следствие доноса – арест и приговор по политической статье (статья 58 тогдашнего УК, срок 10 лет лишения свободы или расстрел). Правда о Ленинграде скрывалась, как государственная тайна. Слово «блокада» не звучало по радио, не произносилось никем и нигде. Наши постояльцы-военные попрощались и уехали. Куда – нельзя спрашивать. На фронт, конечно. И шофер Вася с ними.
Маме весной выделили участок земли. Добираться до него нужно было на трамвае до конечной остановки, потом пешком. Голая степь, никаких источников воды. Здесь могли расти только арбузы, они не нуждаются в поливе. Их и посеяли. А с продуктами питания становилось все хуже, уже и хлеб не всегда можно было купить по карточкам, очередь приходилось занимать за несколько часов до открытия магазина, иначе увидишь пустые полки, а талончики на сегодняшний хлеб завтра уже не «отоварят». На каждом из них указывали дату. Маму от школы, в которой она работала, командировали на строительство железной дороги по левому берегу Волги. Однажды она опоздала на транспорт, отвозивший строителей. Больше уехать было не на чем. Мама вернулась в панике. Неявка на работу в военное время, даже опоздание свыше 20 минут считались преступлениями. Человека отдавали под суд. Единственное спасение – справка о болезни. Мама побежала к врачу. Тот выслушал пятидесятилетнюю исхудавшую женщину и спросил: «Кто же вас, такую дохлую, послал строить дорогу?» Мама всю жизнь вспоминала этого врача, который дал справку. Летом вместе с другими учителями она рыла противотанковые рвы на окраине города. Работали женщины лопатами, подростки носили землю носилками. Меня мама брала с собой, я ей помогала. Во время перерыва людям давали кусок хлеба с селедкой. Но эти работы вскоре прекратились. Моя сестра закончила десятилетку в 1941 году. Весной 1942 года у нее был первый курс медицинского института. Все лето она работала санитаркой в госпитале. Помню, приходит однажды сестра с работы и говорит маме: «К нам раненые уже пешком приходят. Фронт совсем близко. Давай собираться, уедем, здесь сильные бои будут». Мама не соглашалась: «Никто из соседей не уезжает. По радио сталинградского направления не объявляли. Отец, когда уходил в 1938 году, мне наказывал не оставлять квартиру ни при каких обстоятельствах».
Уже наступил август, в городе было тихо, редко звучали ночные объявления воздушной тревоги. Некоторые семьи уезжали, их осуждали соседи: мол, трусы. Мы поехали на свой участок за арбузами. Привезли десятка полтора и закатили под кровать.
А через несколько дней нам принесли строгую бумагу из НКВД: покинуть город в течение 72 часов всей нашей семье! Тут мама возражать не могла. Встал вопрос, куда ехать. Родные мамы жили в Москве, туда нельзя. Родные отца – в Ленинграде и под Ленинградом, туда тоже нельзя. Надо на восток, но не слишком далеко. От отца писем с начала войны не приходило, посоветоваться было не с кем. Мама выбрала Башкирию: можно весь путь проделать на пароходе, а природа там очень красивая, как писал в своих книгах русский классик Аксаков. Сестра добыла денег на билеты. Она отнесла на базар и продала (!) домашние вещи: книги, папин велосипед не на ходу. Мягкие вещи связали в узлы, наняли подводу и поехали на пристань. Помню свои детские мысли, когда на узлах ехала по улице к Волге: здесь скоро засвистят пули, как в кино, а я увижу новые места, как интересно! Трое суток мы стояли в очереди за билетами, спали тут же, тепло было... Сестра сходила домой и принесла новости: соседи, у которых была одна комната, перебрались в нашу двухкомнатную квартиру. Сняли черную бумажную светомаскировку, моют окна. Жить собираются!!!
21 августа мы купили билеты, погрузились на палубу, и вечером пароход отплыл. Так НКВД сохранил нам жизнь, потому что 23 августа 1942 года Сталинград был превращен в руины за несколько часов авиабомбежки. Но об этом я узнала значительно позже.



Комментарии к статье
"Из Сталинграда мы не уезжали до последнего":

Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь
Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем
Уважаемая Ирина Дубровина напишите пожайлуста продолжение вашей судьбы.Рассказ заканчивается на самом интересном месте и хочется услышать продолжение истории вашей судьбы.Как же вы дальше жили во время войны и как попали в Котлас?


Мы Вконтакте

Реклама

Реклама



Новости Котласа

Свежие новости Котласа от независимой газеты "Вечерний Котлас"

добавить на Яндекс

Расписание городских автобусов

Расписание городских автобусных маршрутов Котласа

добавить на Яндекс

Расписание пригородных автобусов

Расписание пригородных автобусных маршрутов Котласа

добавить на Яндекс

Расписание междугородних автобусов

Расписание междугородных автобусных маршрутов Котласа

добавить на Яндекс

Авто в Котласе

Огромное количество свежих объявлений о продаже автомобилей в Котласе

добавить на Яндекс

Недвижимость в Котласе

Огромное количество свежих объявлений о продаже недвижимости в Котласе

добавить на Яндекс

Работа в Котласе

Десятки актуальных вакансий работодателей Котласа и Котласского района

добавить на Яндекс

Блоги Котласа

Рассуждения активных жителей Котласа на актуальные темы

добавить на Яндекс

Листай "Юг Севера"

Листай "Каждый дом"

Реклама

Фото Котласа

Популярное


Вопрос-Ответ


Последние комментарии